Закон суров, особенно для "приближённых к телу"
Ровно 300 лет назад, 25 марта 1719 года произошло событие, в котором информации о личности императора Петра Первого скрыто, пожалуй, больше, нежели в иных многотомных исследованиях. Событие это – казнь Петром своей бывшей любовницы, фрейлины двора Марии Гамильтон. Её отсечённая голова хранилась в заспиртованном виде в Кунсткамере и вызывала такой интерес, что после того, как Екатерина Вторая приказала голову захоронить, сторожа Кунсткамеры ещё целый век показывали заспиртованную голову неизвестного подростка, выдавая её за голову Гамильтон.
Если бы не жутковатая история её смерти, едва ли шотландка Гамильтон вообще осталась бы в истории России, поскольку её собственная жизнь совершенно вписывается в общий придворный контекст петровского времени.
Она появилась при дворе между 1713 и 1715 годами откуда-то из недр служилого иностранного дворянства, энергично скрещивавшегося с русскими боярскими родами. Гамильтон сама была из "хороших родов" и хороша собой, молода, искусна и не глупа. Вот император и "положил на неё глаз" – дур, даже красивых, Пётр терпеть не мог. А Мария знала несколько языков, историю и географию, её можно было брать на приёмы, в поездки заграницу и выставлять перед иностранными послами вместо малообразованной и грубоватой императрицы Екатерины.
Реформатор таких полезных людей очень ценил и поощрял, и не удивительно, что Мария быстро стала фрейлиной и любимицей Петра (читай – любовницей). Но в этом качестве самодержец ценил её гораздо меньше, и вскоре молодой женщине было негласно дозволено заводить другие романы.
Первый российский император на любовные похождения своих фавориток смотрел сквозь пальцы – ему было не до того. И тем не менее…
Было нечто такое, к чему император относился очень внимательно, а именно к вероятным плодам своих любовных утех – младенцам-"бастардам". Петровскими указами незаконнорожденные были во многом приравнены к детям, рожденным в браке. Их нельзя было унижать, третировать, для них строились приюты с приличным обеспечением; простолюдинам в дальнейшем давали работу, "бастардам" от дворян – образование и службу.
Именно это и сыграло роковую роль в судьбе Марии Гамильтон. Во всяком случае, таково мнение многих историков, и оно небезосновательно.
Заводя романы с придворными, Мария вполне могла беременеть и предпринимать попытки избавиться от ненужных ей младенцев. Такое предположение основано на свидетельских показаниях, данных против неё, причём, людьми сильно напуганными или подвергшимися пыткам – бывшим её любовником Орловым, горничными, лекарками, да и ею самой, тоже под пыткой…
Но беда этой женщины была в том, что она призналась в своих двух беременностях, "вытравливании" одного плода и убийстве другого, уже рождённого в тот период, когда Пётр ещё имел с ней любовную связь. То есть, получалось, что случайно найденный в дворцовом нужнике труп младенца, завёрнутый в дворцовую салфетку, мог быть… от самого государя!
Кстати, Пётр Первый отнюдь не был одинок в трепетном отношении к своей царской крови, пусть даже и вне статуса законности. Например, английский король Генрих VIII, не сумевший заиметь сына ни от Екатерины Арагонской, ни от Анны Болейн, провозгласил наследником престола сына от любовницы. Мальчика звали Генрих Фицрой, и ему многие годы оказывались королевские почести, как законному наследнику. Правда, получив, наконец, сына Эдуарда от очередной жены, папа-король распорядился Фицроя отравить…
А вывод один: все, кто так или иначе был связан со священным телом монарха, ходили по лезвию бритвы.
Вот и Мария Гамильтон, выданная своим любовником Орловым, попала, как кур в ощип. Когда следственный механизм начал раскручиваться, вывалилось на свет ещё несколько её грешков: например, она воровала драгоценности, серебро и парфюмерию у царицы Екатерины…
Следствие по делу Гамильтон началось весной 1718 года. Пётр поначалу был настроен снисходительно, учитывал просьбы жены пощадить Марию. Правда, тогда царь ещё не знал всех деталей, да и голова у него была занята другим следствием – по делу собственного сына Алексея. Доподлинно неизвестно, как умер или был казнён наследник престола, но одно неоспоримо – на смерть сына Пётр свое согласие дал. Обвинение в государственной измене, вменявшееся царевичу, шансов на помилование не оставляло. Таков был закон; Пётр же всегда подчеркивал, что и сам следует букве закона и других к этому принудит, кто бы они ни были.
После фактического сыноубийства Пётр сильно изменился; это отмечали многие из его окружения. Он словно прикрыл свое раненое сердце железной бронёй, и пробиться к чувствам императора стало невозможно. А тут как раз подвернулось известие о трупе младенца в дворцовом нужнике…
Марию Гамильтон осудили на смерть путём отсечения головы, это обычная практика казней тех лет. Со временем процедура экзекуции обросла множеством "подробностей", как-то: вместо топора был применён восточный клинок, Пётр якобы присутствовал при этом и, подняв отсечённую голову, целовал её в губы…
Но и этого показалось мало: ходили слухи, будто император на примере отрубленной головы чуть ли не урок анатомии устроил для присутствующих, а после приказал голову заспиртовать и выставить в кунсткамере для всеобщего обозрения.
Впрочем, этот последний факт отрицать труднее, потому что придется оспаривать свидетельство директора Академии наук Екатерины Дашковой, которая эту голову (в паре с головой Вильяма Монса, которого Пётр "застукал" в спальне жены), обнаружила в подвале кунсткамеры, когда проводила ревизию расходов спирта…
Екатерина Вторая велела обе головы придать земле, но и на этом история не закончилась, а её продолжение совсем уж из области фантазий. Историческим можно назвать тот единственный факт, что Марию казнили по обвинению в нарушения закона, как государственного, так и "божеского", а это, на мой взгляд, говорит о том, что Россия со скрипом, скрежетом и монаршими вывертами, но двигалась-таки по пути законности и правопорядка.