…Сдерживая бессильную ярость, Коморовский нервно расписался на заботливо пододвинутой адъютантом бумаге. Его автограф на отпечатанном готическим шрифтом соглашении о капитуляции означал крах надежды поляков на свободу и независимость.

Генерал старался не встречаться взглядом с соратниками и даже не повернулся к не скрывающему торжества обергруппенфюреру Эриху фон дем Баху, чтобы не видеть ухмылок офицеров его свиты.

"Буру", всего два дня назад назначенному президентом Рачкевичем Верховным главнокомандующим вооруженных сил Польши, было не до этого. Перед его мысленным взором проходили лица бойцов и командиров, сапёров, связистов, санитарок, простых варшавян, с кем ему довелось встречаться на протяжении двух последних месяцев. Сколько их уже погибло? И совсем скоро те, кто ещё жив, будут выбираться с поднятыми руками из развалин и бросать к сапогам немцев винтовки, к которым давно нет патронов. В голове генерала, как пластинка на неисправном патефоне, постоянно крутилась мысль: "Неужели всё было напрасно. И эти жертвы, и эти страдания. Что будет с красавицей-Варшавой… Чёрт бы побрал этих русских, пся крев! И англичан вместе с ними".

Тяжело встав со стула, Коморовский нашёл силы взглянуть на фон дем Баха. Почему-то вспомнилось, что ещё пять лет назад тот носил фамилию Залевски, но поменял её из-за сходства с польской. Мелькнула шальная идея – врезать гитлеровцу со всей силы прямо меж поблескивающих стеклышек очков. Но вместо этого "Бур" устало произнёс: 

- Герр генерал, надеюсь германское командование приложит все силы к тому, чтобы выполнить оговоренные условия сдачи и никто из моих людей не пострадает.

- Да, генерал, всё будет именно так…

А в это время всего в нескольких километрах, на восточном берегу Вислы стояли советские танки. За те шестьдесят три дня, что горела и умирала Варшава, они так и не пришли ей на помощь. Как уже было не раз в истории, русские опять предали поляков, заставив их заплатить кровью за напрасные ожидания…

Такую или примерно такую картину (даже с ещё большим надрывом и пафосом) рисуют польские историки, писатели, журналисты и кинематографисты, рассказывая об окончании Варшавского восстания. Везде одно и то же: в поражении повстанцев виноваты русские, которые, выйдя на подступы к городу ещё в начале августа, и пальцем не пошевелили, чтобы поддержать героев-варшавян.

Им вторят и отечественные обличители сталинизма (например, как бы историк Борис Соколов и светоч либеральной теле-публицистики Николай Сванидзе), а также западные "исследователи", вроде британца Нормана Дэвиса. Достаётся от борцов за правду и западным союзникам, в первую очередь за то, что не откликнулись на призывы главы лондонского правительства в изгнании Миколайчика надавить на Сталина.

Основой мифа, созданного поляками и сочувствующими им "историками", стало ложное утверждение о том, что оно имело реальный шанс на успех. Но в тот момент и в той ситуации его просто не было. И дело даже не в том, что войска маршала Рокоссовского, у которого, кстати, в Варшаве оставалась сестра, при всем желании физически не могли сразу оказать действенную помощь восставшей польской столице. Предельно растянув коммуникации в ходе непрерывного наступления, темпы которого были выше, чем у немцев летом 1941-го, оставшись без поддержки с воздуха, топлива и боеприпасов, они нарвались у Вислы на мощный контрудар пяти германских танковых дивизий и были вынуждены перейти к обороне. Между прочим, это произошло за полдня до начала восстания.

При желании генерал Коморовский, который якобы рассчитывал на помощь русских, мог об этом узнать перед тем, как дать сигнал к выступлению. А, может, и узнал.

Вождям восстания казалось, что момент выбран удачно: немцы отступают, советские войска уже близко, но им ещё нужно какое-то время, чтобы дойти до Варшавы. Значит, этим следует воспользоваться, чтобы самим захватить столицу и быстро перебросить туда правительство из Лондона. И вот тогда, опираясь на поддержку англичан и американцев, можно будет выдвигать русским свои условия.

Уверенные в успехе этого замысла, генералы Армии Крайовой даже не пытались хоть как-то скоординировать свои действия с наступающими войсками Рокоссовского. Мол, зачем, мы и сами справимся, а освобожденная "изнутри" Варшава станет козырным тузом на переговорах со Сталиным, для ведения которых уже прилетел в Москву премьер Миколайчик.

Восстание, действительно, стало сюрпризом и для СССР, и для западных союзников, но не для немцев. Они-то как раз о готовящемся выступлении знали заранее. Поэтому есть основания полагать, что вся эта история была грандиозной провокацией, обернувшейся гибелью десятков тысяч варшавян.

В этой связи есть смысл повнимательнее взглянуть на человека, волею судьбы возглавившего восстание, - генерала Тадеуша Коморовского, приходящегося, кстати, дальним родственником нынешнему президенту страны. Поляки считают его истинным патриотом и национальным героем. С первым, наверное, можно согласиться, - тут его соотечественникам виднее, а вот насчет второго есть сомнения.

До начала войны Коморовский не принадлежал к высшей военной элите Польши. Особыми полководческими дарованиями он, видимо, не обладал, поскольку по служебной лестнице продвигался ни шатко, ни валко. Зато считался прекрасным наездником и даже выступал на Парижской Олимпиаде 1924 года, где занял почётное место в третьем десятке. Только за год до вторжения немцев будущий вождь повстанцев с должности полкового командира был назначен начальником Центра подготовки кавалерии. Наверное, этот пост и стал бы венцом его карьеры, если бы не война, сделавшая имя лихого улана известным всему миру.